Неточные совпадения
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность
к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она
жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать
сына и гувернантку.
Иленька Грап был
сын бедного иностранца, который когда-то
жил у моего деда, был чем-то ему обязан и почитал теперь своим непременным долгом присылать очень часто
к нам своего
сына.
— Меня
к страху приучил хозяин, я у трубочиста
жил, как я — сирота. Бывало, заорет: «Лезь, сволочь, сукиного
сына!» В каменную стену полезешь, не то что куда-нибудь. Он и печник был. Ему смешно было, что я боюсь.
— «И хлопочи об наследстве по дедушке Василье, улещай его всяко, обласкивай покуда он
жив и следи чтобы Сашка не украла чего. Дети оба поумирали на то скажу не наша воля, бог дал, бог взял, а ты первое дело сохраняй мельницу и обязательно поправь крылья
к осени да не дранкой, а холстом. Пленику не потакай, коли он попал, так пусть работает сукин
сын коли черт его толкнул против нас». Вот! — сказал Пыльников, снова взмахнув книжкой.
Вскоре мы подъехали
к самому живописному месту. Мы только спустились с одной скалы, и перед нами представилась широкая расчищенная площадка, обнесенная валом. На площадке выстроено несколько флигелей. Это другая тюрьма. В некотором расстоянии, особо от тюремных флигелей, стоял маленький домик, где
жил сын Бена, он же смотритель тюрьмы и помощник своего отца.
Избыток того чувства, которым Гуляев тяготел
к несуществующему
сыну, естественно, переходил на других, и в гуляевском доме
проживала целая толпа разных сирот, девочек и мальчиков.
Лишь один только младший
сын, Алексей Федорович, уже с год пред тем как
проживал у нас и попал
к нам, таким образом, раньше всех братьев.
Но затем, простив ей по неведению, прибавил, «как бы смотря в книгу будущего» (выражалась госпожа Хохлакова в письме своем), и утешение, «что
сын ее Вася
жив несомненно, и что или сам приедет
к ней вскорости, или письмо пришлет, и чтоб она шла в свой дом и ждала сего.
Кроме старообрядцев, на Амагу
жила еще одна семья удэгейцев, состоящая из старика мужа, его жены и трех взрослых
сыновей.
К чести старообрядцев нужно сказать, что, придя на Амагу, они не стали притеснять туземцев, а, наоборот, помогли им и начали учить земледелию и скотоводству; удэгейцы научились говорить по-русски, завели лошадей, рогатый скот и построили баню.
И говорит, что в каждом доме
живет у него по
сыну, что
к старшему ездят адмиралы, ко второму — генералы, а
к младшему — всё англичане!
Хозяйкин
сын зашел
к управляющему сказать, что матушка просит Павла Константиныча взять образцы разных обоев, потому что матушка хочет заново отделывать квартиру, в которой
живет.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную,
жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили
к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за
сыновей.
Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как
сын Берестова приехал
к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался.
К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал
жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай.
Всего только год
жил он на Заднепровье, а двадцать один пропадал без вести и воротился
к дочке своей, когда уже та вышла замуж и родила
сына.
По семейному соглашению,
сын капитана, Саня,
жил у нас в Ровно весь учебный год, а мы всей семьей приезжали
к ним на каникулы.
Дед так и
прожил «колобком» до самой смерти, а
сын, Михей Зотыч, уже был приписан
к заводским людям, наравне с другими детьми.
О друзья мои,
сыны моего сердца! родив вас, многие имел я должности в отношении
к вам, но вы мне ничем не должны; я ищу вашей дружбы и любови; если вы мне ее дадите, блажен отыду
к началу жизни и не возмущуся при кончине, оставляя вас навеки, ибо
поживу на памяти вашей.
Старик Лаврецкий долго не мог простить
сыну его свадьбу; если б, пропустя полгода, Иван Петрович явился
к нему с повинной головой и бросился ему в ноги, он бы, пожалуй, помиловал его, выбранив его сперва хорошенько и постучав по нем для страха клюкою; но Иван Петрович
жил за границей и, по-видимому, в ус себе не дул.
Верная моя Annette строит надежды на свадьбу наследника, [Семьи декабристов надеялись, что в связи со свадьбами своей дочери Марии (1839) и
сына Александра (1841) Николай I облегчит участь сосланных; их надежды были обмануты.] писала ко мне об этом с Гаюсом, моим родственником, который проехал в Омск по особым поручениям
к Горчакову; сутки
прожил у меня.
— Да, — продолжала Мари, — и пишет, что они
живут решительно в жерле огненном; целые дни на них сыплется град пуль и ядер — ужасно!.. Я
к тебе с
сыном приехала, — присовокупила она.
— В городе
жил около года, а теперь перешел
к вам на фабрику, месяц тому назад. Здесь людей хороших нашел, —
сына вашего и других. Здесь —
поживу! — говорил он, дергая усы.
Ей, женщине и матери, которой тело
сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших
жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти
к молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
Стоя среди комнаты полуодетая, она на минуту задумалась. Ей показалось, что нет ее, той, которая
жила тревогами и страхом за
сына, мыслями об охране его тела, нет ее теперь — такой, она отделилась, отошла далеко куда-то, а может быть, совсем сгорела на огне волнения, и это облегчило, очистило душу, обновило сердце новой силой. Она прислушивалась
к себе, желая заглянуть в свое сердце и боясь снова разбудить там что-либо старое, тревожное.
Он
живет изо дня в день; ничего не провидит, и только практика может вызвать его из оцепенения. Когда наступит время для практических применений, когда
к нему принесут окладной лист, или
сын его, с заплаканными глазами, прибежит из школы — только тогда он вспомнит, что нечто читал, да не догадался подумать. Но и тут его успокоит соображение: зачем думать? все равно плетью обуха не перешибешь! — "Ступай, Петя, в школу — терпи!""Готовь, жена, деньги! Новый налог бог послал!"
— Сколько я себя ни помню, — продолжал он, обращаясь больше
к Настеньке, — я
живу на чужих хлебах, у благодетеля (на последнем слове Калинович сделал ударение), у благодетеля, — повторил он с гримасою, — который разорил моего отца, и когда тот умер с горя, так он, по великодушию своему, призрел меня, сироту, а в сущности приставил пестуном
к своим двум
сыновьям, болванам, каких когда-либо свет создавал.
Как же ему было остаться? Мать желала — это опять другое и очень естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного — любви
к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не
живет без любви.
Но, с другой стороны, представлялось вот что: мать отправила
сына прямо
к нему, на его руки, не зная, захочет ли он взять на себя эту обузу, даже не зная,
жив ли он и в состоянии ли сделать что-нибудь для племянника.
— Я-то? Гы-ы… ве-еселые господа! Таперя у меня одна жена — сырая земля… Хи-хо-хо… Могила то есть!.. Сын-то вот помер, а я
жив… Чудное дело, смерть дверью обозналась… Заместо того, чтоб ко мне идтить, она
к сыну…
А.П. Сухов был
сыном касимовского крестьянина, умершего в 1848 году от холеры. Похоронив мужа, вдова Сухова пришла со своим десятилетним мальчиком из деревни в Москву и поступила работницей в купеческую семью, а
сына отдала
к живописцу вывесок в ученье, где он и
прожил горьких девять лет: его часто били, много и за все.
В письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то что в семействе графа
К… (весьма влиятельного в Петербурге лица), пребывающего теперь в Париже, принят как родной
сын, так что почти
живет у графа.
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь,
сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б
жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься
к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
И в то же время писала
к сыну Порфирию Владимирычу: «Как
жила твоя сестрица беспутно, так и умерла, покинув мне на шею своих двух щенков…»
Ответы эти только разжигали Арину Петровну. Увлекаясь, с одной стороны, хозяйственными задачами, с другой — полемическими соображениями относительно «подлеца Павлушки», который
жил подле и знать ее не хотел, она совершенно утратила представление о своих действительных отношениях
к Головлеву. Прежняя горячка приобретения с новою силою овладела всем ее существом, но приобретения уже не за свой собственный счет, а за счет любимого
сына. Головлевское имение разрослось, округлилось и зацвело.
И припомнились ей при этом многознаменательные подробности того времени, когда она еще была «тяжела» Порфишей.
Жил у них тогда в доме некоторый благочестивый и прозорливый старик, которого называли Порфишей-блаженненьким и
к которому она всегда обращалась, когда желала что-либо провидеть в будущем. И вот этот-то самый старец, когда она спросила его, скоро ли последуют роды и кого-то Бог даст ей,
сына или дочь, — ничего прямо ей не ответил, но три раза прокричал петухом и вслед за тем пробормотал...
Семья Хаджи-Мурата вскоре после того, как он вышел
к русским, была привезена в аул Ведено и содержалась там под стражею, ожидая решения Шамиля. Женщины — старуха Патимат и две жены Хаджи-Мурата — и их пятеро малых детей
жили под караулом в сакле сотенного Ибрагима Рашида,
сын же Хаджи-Мурата, восемнадцатилетний юноша Юсуф, сидел в темнице, то есть в глубокой, более сажени, яме, вместе с четырьмя преступниками, ожидавшими, так же как и он, решения своей участи.
До какой степени мало известно всё то, что относится
к вопросу непротивления, видно из того, что Гаррисон-сын, написавший превосходную, в 4-х больших томах, биографию своего отца, этот Гаррисон-сын на вопрос мой о том, существует ли теперь общество непротивления и есть ли последователи его, отвечал мне, что, сколько ему известно, общество это распалось и последователей этого учения не существует, тогда как в то время, когда он писал мне,
жил в Массачусете, в Hopedale, Адин Баллу, участвовавший в трудах отца Гаррисона и посвятивший 50 лет жизни на проповедь устно и печатно учения непротивления.
Софья Николавна навсегда осталась искреннею приятельницей Серафимы Ивановны Тимашевой, которая,
к общему сожалению,
жила недолго: через три года она умерла чахоткой, оставя двух
сыновей и сокрушенного горестью мужа.
Вторая Василиса Дмитриева, в замужестве также Есауловской станицы за казаком Григорием Федоровым, по прозванию Махичевым; да третий
сын отца ее, а ей брат родной Иван Дмитриев, по прозванию Недюжин,
живет в Есауловской же станице служилым казаком и по отъезде ее в здешнее место был при доме своем и
к наряду в службу в готовности.
Ее что-то звало в NN: там
жила женщина, любимая ее
сыном, несчастная жертва любви
к нему.
Отправился с визитом
к своему попу. Добрейший Михаил Сидорович, или отец Михаил, — скромнейший человек и запивушка, которого дядя мой, князь Одоленский, скончавшийся в схиме, заставлял когда-то хоронить его борзых собак и поклоняться золотому тельцу, — уже не
живет. Вместо него священствует
сын его, отец Иван. Я знал его еще семинаристом, когда он, бывало, приходил во флигель
к покойной матушке Христа славить, а теперь он уж лет десять на месте и бородой по самые глаза зарос — настоящий Атта Троль.
Сначала такие непутевые речи Гордея Евстратыча удивляли и огорчали Татьяну Власьевну, потом она как-то привыкла
к ним, а в конце концов и сама стала соглашаться с
сыном, потому что и в самом деле не век же
жить дураками, как прежде. Всех не накормишь и не пригреешь. Этот старческий холодный эгоизм закрадывался
к ней в душу так же незаметно, шаг за шагом, как одно время года сменяется другим. Это была медленная отрава, которая покрывала живого человека мертвящей ржавчиной.
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты еще молоденек, не тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли русской. Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет отправишься в дорогу: я дам тебе грамоту
к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он
живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что бог даст! От
сына до отца недалеко…
Гурмыжская. Этот молодой человек, господа,
сын одной моей приятельницы. Я встретилась с ней в прошлом году в Петербурге. Прежде, давно уж, мы
жили с ней совершенно как сестры; но потом разошлись: я овдовела, а она вышла замуж. Я ей не советовала; испытавши сама, я получила отвращение
к супружеству.
— Ну, ступай в избу! — сказал рыбак после молчка, сопровождавшегося долгим и нетерпеливым почесыванием затылка. — Теперь мне недосуг… Эх ты! Во тоске
живу, на печи лежу! — добавил он, бросив полупрезрительный-полунасмешливый взгляд на Акима, который поспешно направился
к избе вместе со своим мальчиком, преследуемый старухой и ее
сыном.
Дымов,
сын зажиточного мужика,
жил в свое удовольствие, гулял и не знал горя, но едва ему минуло двадцать лет, как строгий, крутой отец, желая приучить его
к делу и боясь, чтобы он дома не избаловался, стал посылать его в извоз, как бобыля-работника.
С того дня, как умер
сын его Джигангир и народ Самарканда встретил победителя злых джеттов [Джетты — жители Моголистана, включавшего в себя Восточный Туркестан, Семиречье и Джунгарию.] одетый в черное и голубое, посыпав головы свои пылью и пеплом, с того дня и до часа встречи со Смертью в Отраре, [Тимур умер во время похода
к границам Китая, когда его армия прибыла в Отрар.] где она поборола его, — тридцать лет Тимур ни разу не улыбнулся — так
жил он, сомкнув губы, ни пред кем не склоняя головы, и сердце его было закрыто для сострадания тридцать лет!
К этому Орлову поступил я ради его отца, известного государственного человека, которого считал я серьезным врагом своего дела. Я рассчитывал, что,
живя у
сына, по разговорам, которые услышу, и по бумагам и запискам, какие буду находить на столе, я в подробности изучу планы и намерения отца.
Но порой в ней пробуждалось иное чувство, не менее сильное и еще более привязывающее
к ней Фому, — чувство, сходное со стремлением матери оберечь своего любимого
сына от ошибок, научить его мудрости
жить.
Мы разговорились. Я узнал, что имение, в котором я теперь находился, еще недавно принадлежало Чепраковым и только прошлою осенью перешло
к инженеру Должикову, который полагал, что держать деньги в земле выгоднее, чем в бумагах, и уже купил в наших краях три порядочных имения с переводом долга; мать Чепракова при продаже выговорила себе право
жить в одном из боковых флигелей еще два года и выпросила для
сына место при конторе.
Chaque baron а sà fantaisie, [У каждого барона своя фантазия (франц. поговорка)] а фантазия Патрикея была та, что он и в дряхлой старости своей, схоронив княгиню Варвару Никаноровну, не поехал в Петербург
к своему разбогатевшему
сыну, а оставался вольным крепостным после освобождения и
жил при особе дяди князя Якова.